Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Я был бледен и зол, и мне недостало выдержки, чтобы спокойно заявить ему: гибкость ума означает также, что на экзаменах по юриспруденции профессору не мешало бы понимать разницу между шутками и статьями кодексов.

Мое враждебное отношение к подобного рода тестам, и в особенности к пресловутому коэффициенту сообразительности, восходит к этому конфликту на экзамене по поводу отопительных батарей. К тому же периоду относится и мое восхищение любым примером индивидуального или коллективного неподчинения подобной проверке.

Несколько лет назад я пришел в дикий восторг, узнав об ответе, который один из выпускников математического факультета дал на следующий вопрос, предложенный ему приемной комиссией одного крупного миланского предприятия: «Корова пасется на колокольне: считаете ли вы это обычным, чрезвычайным или невероятным явлением?» Экзаменуемый ответил: «Обычным». По окончании испытания психолог, работавший на предприятии, взял его под руку и сказал: «В целом вы удовлетворительно выдержали экзамен, но объясните, почему вы не находите ничего необычного в том, что корова пасется на колокольне?» — «На низкой колокольне», — ответил юноша и попрощался.

За последнее время особенно большое удовлетворение доставило мне появление исследовательской работы шведа Карла Люнгмана, направленной против подобной методики подбора кадров. Книга эта имеет огромный успех в Федеративной Республике Германии — стране строжайшего программирования и безжалостной системы отбора, где ежегодно четыреста тысяч человеческих судеб разбиваются о тесты, разработанные психологами; а те, став отныне хозяевами западногерманского общества, решают, кто должен работать санитаром, кто металлургом, кто пилотом реактивного самолета, кто посыльным или директором банка. Четыреста тысяч человек, ежегодно терпящих крушение, способствуют росту тиражей книги Люнгмана.

Тесты, утверждает этот шведский писатель, представляют собой разновидность психологического терроризма, жертвами которого оказываются лишь низшие чины армии служащих. Если бы президенту промышленного комплекса Круппа предложили руководить предприятиями «Мерседес», никто не посмел бы задать ему вопрос: «Часы бьют каждый час и затем каждые четверть часа; из-за поломки механизма они стали отбивать два удара в четверть часа, три — в две четверти и четыре — в три четверти часа. Скажите, который час, если часы пробили сначала шесть ударов, а затем три».

Да кто они такие, эти наглецы, что присваивают себе право научно измерять людскую сообразительность, зачастую даже не считаясь с тем, что кандидаты на то или иное место решают предложенные им проблемы в слишком жаркой или слишком холодной комнате?! Почему они забывают (вопреки науке), что лучшие результаты человек показывает в 10 часов утра при температуре около 22 градусов?

И какой компьютер может рассчитать объективность ответа? Один из наиболее классических вопросов гласит: «Если бы у вас было две возможности провести вечер — посмотреть в театре пьесу Шекспира или пойти на встречу по боксу, — что бы вы выбрали?» Большинство опрашиваемых считает, что они предстанут в лучшем свете, выбрав Шекспира. Бедняги и не подозревают, что в философии бизнеса бокс означает агрессивность, любовь к соревнованию, словом, положительные качества для исполнителя, в то время как высказавшийся за Шекспира считается человеком созерцательным, далеко не мужественным и, следовательно, плохим приобретением для предприятия.

В своей тестофобии Люнгман перечисляет ряд идиотских вопросов-ловушек, напоминающих мой случай с батареями. Например: «Я посадил деревцо высотой в восемь сантиметров. В конце первого года оно выросло до двенадцати сантиметров, на второй достигло восемнадцати, на третий — двадцати семи. Спрашивается, какой высоты оно будет в конце четвертого года?» Задайте этот вопрос крестьянину, и он вам ответит: «Рассчитать это невозможно, ибо деревья растут как придется». Но какой-нибудь знаток геометрии или бухгалтер очумеет на его месте от безумных уравнений.

От искушения добиться максимальной отдачи работника на предприятии никуда не уйдешь, а заманчивость теста с его ореолом фрейдизма слишком глубоко укоренилась в сознании хозяев. Одну мою знакомую, мечтавшую стать стюардессой, вызвали для проверки. Она вошла в офис с застекленными стенами и полом, затянутым мягкой тканью. За письменным столом из вороненой стали сидел в жилете молодой менеджер с сигарой в зубах. Он принялся любезно с ней беседовать. Время от времени, однако, он обрушивал на нее пулеметную очередь: возьмите ручку на столе и постарайтесь за десять секунд определить в трех словах свой характер. Затем снова переходил на любезный тон, продолжая как ни в чем не бывало прерванный разговор: «„Эммануэль“ немного разочаровывает, не правда ли? Книга куда лучше, хотя и она порядком устарела». И вдруг снова ни с того ни с сего: учитывая, что перья есть только у птиц, какое из трех утверждений правильно: 1) птицы меняют оперение весной; 2) все перья легки; 3) у змей перьев нет.

И пока девица едва справлялась с сердцебиением, молодой менеджер совершал плавные пируэты на вертящемся кресле и пускал к потолку густые клубы дыма — благодаря тесту он чувствовал себя хозяином положения. Быть может, к марксистскому определению антагонистического общества следует добавить, что люди делятся также на экзаменуемых и экзаменующих?

Довольно странно, что профсоюзные и студенческие организации, одержавшие немало успехов во всех областях (автоматическое повышение в должности, распознание симуляции заболевания, запрограммированный опрос школьников, в том числе и на дому, экзаменационные комиссии в университетах), чувствуют себя безоружными, запуганными перед лицом тестов. В конце концов, не так уж много нужно, чтобы экзаменуемые добились права задавать вопросы экзаменаторам.

А может быть, дело в том, что ненавистный тест гипнотизирует и влечет к себе подсознательно: привыкли же мы во всем соперничать друг с другом — в количестве автомобильных цилиндров, в дешевизне платы за квартиру, в физической силе, в меблировке гостиных, в межсемейных перепалках радиорубрики «Гамберо», в умопомрачительных выходках наших детей.

Пока не изобретут ушной термометр для измерения степени людской одаренности, мы так и не избавимся от искушения прибегать к помощи тестов. В некоторых общественных кругах матери уже с детского возраста, как на прививку, водят своих возлюбленных чад на определение коэффициента одаренности. Либо проделывают эту операцию дома с помощью пособий Фельтринелли: достаточно разделить период умственного созревания на возраст ребенка в месяцах, умножить полученное число на сто, и в случае если результат окажется удовлетворительным, то его можно даже вышить на джинсах.

РАВНОДУШИЕ

Перевод Г. Смирнова.

Чемодан и сержант

Реклама авиационных компаний невозмутимо твердит, что авиапутешествие настолько молниеносно, что не успевают пилот с экипажем пожелать пассажирам приятного полета, как приходится уже отстегивать ремни и готовиться к выходу.

И впрямь со скоростью девятьсот километров в час можно куда угодно долететь очень быстро. В воздухе никто из летчиков пока не бастовал, не бросал управление и не отказывался выпускать шасси. Но на земле реактивные самолеты словно налиты свинцом. Известно, какое праздничное настроение охватывает всех, когда после загрузки багажа и окончания суеты механиков и противопожарной охраны в салоне появляются стюардессы и самолет взлетает, полагаясь на одни свои крылья. Не буду описывать общеизвестные впечатления, напротив, остановлюсь на одном, более необычном случае.

Самолет Болонья-Рим должен вылетать в восемь двадцать. На самом деле вылет задерживается на два часа по техническим причинам. «Технические причины», как доверительно сообщают, — это пилоты, не успевшие отдохнуть между двумя рейсами. Ради бога, пусть отдыхают на здоровье. Мешки под глазами у пилотов наводят на меня ужас. Но разве нельзя составить расписание так, чтобы на смену уставшим приходили отдохнувшие пилоты? Оглядываю пассажиров: на одного возмущающегося приходится девять спокойно читающих газету. Индуизм — новая религия современной Италии.

Во время полета — краткое сообщение: приземляемся не в Чампино, закрытом для посадок после определенного часа, а во Фьюмичино. Стоит ли беспокоиться, если даже после двух часов опоздания ты рассчитывал уехать на своей машине, оставленной при отъезде в Чампино? «Индусы» не отрываются от газет. Но вот садимся во Фьюмичино: все бросаются к телефонам, чтобы объяснить задержку родственникам, друзьям, замминистрам, у которых вам назначен прием. Ждем багаж.